Бог мыслится ею где-то вне мира с его страданиями и заботами. Наблюдая за людьми со стороны, Бог одаривает их жребиями, то ли белыми, то ли черными. Подобный Бог — и в бунте Ивана Карамазова. Но я не принимаю концепции, по которой Бог не вездесущ. Думаю, чувствую, что Бог присутствует в событиях, он может влиять на них через нас, через наши души. Поэтому он вовсе не дарит ту или иную, добрую или злую судьбу. Человек волен сам распорядиться ею, даже стать выше судьбы. Это возможно в той мере, насколько каждый прислушивается к дыханию вечности. Судьба — удел тех, кто является песчинкой «под ногами» обстоятельств или мечом в их же руках. Дыхание вечности позволяет человеку стать выше всяких обстоятельств, всегда оставаться равным самому себе. Впрочем, до известного предела. Даже Христос воскликнул, страдая на кресте: зачем ты меня оставил? Обычных же людей охватывает отчаяние по поводам куда менее значительным. Вот хотя бы как мою корреспондентку, чей роман никак не удавалось опубликовать.

В ответном письме я предложил сравнить ее и мои жизни. Вспомнил время и место, когда мне было столько же лет, сколько ей сейчас. Я тогда только что освободился по амнистии из лагеря, учительствовал в сельской школе. Двенадцать лет мое имя запрещалось упоминать

в

печати, первые опубликованные мною сочинения подоспели к… 70-летию автора. И вскоре людям очень понадобился как раз «опыт неудач», которым оказались богаты многие из моего поколения. И опыт нахождения внутренней опоры в жизни без внешнего успеха, без почвы под ногами, без внешней помощи Бога. Мне не удалось убедить свою корреспондентку, но сама жизнь ее подхватила. Где-то в глубине души каждого есть потайная дверь, что ведет к сердцевине собственного бытия. Открыть дверь, значит, ускользнуть от лап судьбы. Но открыть бывает трудно — едва появится маленький просвет, как дверь снова захлопывается, вход оказывается завален всяческим хламом. В суете, каждодневных заботах дверь не поддается. Но привычку открывать ее можно развить. В этом смысле помогают молитвы, медитации. Способы есть разные — созерцание красоты природы, когда что-то начинает шевелиться в груди, созерцание икон. Любовь, наконец… И такое не есть удел одних только людей с особым художественным даром.

Борхес, видимо, испытал тоску небытия, которая так мучительна была и для Толстого, пережившего жесточайшие духовные кризисы до написания «Войны и мира», во время работы над романом и после нее. Так что владение художественным даром — не спасение. Зато написавший за всю жизнь не более нескольких десятков страничек схимонах Силуан освободился от чувства пустоты. Он знал период (по его словам) богооставленности, но сумел найти силы через него пробиться.

Искусство не всегда учит добру. Марина Цветаева говорила об искусстве «при свете совести». Она ставит вопрос: кто виноват, что многие читатели «Страданий молодого Вертера» покончили с собой? Но воспринимающие искусство ответственны так же, как и художник. Важно, КАК люди воспринимают искусство.

Вовсе не обязательно художнику обладать мудростью пророка или святого. Пророки, кстати, не всегда понимали своего Бога, проповедуя его учение в меру собственного понимания. Мохаммед Мекки и Мохаммед Медины — в сущности, разные люди. Вдохновение чистым духом любви мекканского периода сменилось зависимостью от политической целесообразности.

— И все же не всякая «тварь» способна прикоснуться к целостному и вечному, найти в глубине себя средство от отчаяния. Уже затрагивалась проблема самоубийства (она есть и в рассказе, и жизни самого Борхеса), отдали дань ей русские писатели, которых Вы упоминали. Как выглядит проблема с позиций религиозной этики?

— При самых тяжелых ударах судьбы человек может бороться с этим искушением. Хотя, по правде, самоубийство нельзя считать тяжким грехом во всех случаях. Возьмем сочинения Достоевского, писателя-христианина и, несомненно, хорошо знавшего догматы православия. Разве так страшно виновата Кроткая, выбрасывающаяся из окна с иконкой в руках? Или девочка, которую растлил Ставрогин? Если слабое существо, поддавшись отчаянию, не в состоянии его вынести, неужели Бог так суров, что не примет слабого?

С другой стороны, самоубийства Смердякова, Свидригайлова, Ставрогина? Души этих людей исчерпали полностью возможность воскресения. Как остроумно заметил один малоизвестный философ: дьявол иногда уничтожает свои собственные кадры. В случаях Смердякова, Свидригайлова, Ставрогина, самоубийство — торжество демонизма. У Кроткой — иное. Порой это единственный выход из положения. Жертвует собой, чтобы развязать сложный клубок, гибельный для нескольких человек, Федя Протасов.

Вот более близкий по времени пример. 10 декабря 1943 года у хутора Ново-Россошанского была разгромлена фашистами наша дивизия. Командир и комиссар саперной роты, оба евреи, чтобы не сдаваться в плен, застрелились. Велик ли грех самоубийства, когда нет иного морального выбора?

Реальность бывает много страшнее любых прописей. Есть и религии, которые прямо предписывают такой выход. Замаривают себя голодом, чтобы не погубить какую-нибудь мушку, джайнские аскеты. Или аскеты манихейские. Выход зто ложный, но к нему прибегали люди, никому не причинившие зла. Невозможно оценить все подобные случаи однозначно. Слишком сложна жизнь. Повторю: от отчаяния может спасти только воссоединение с той глубиной бытия, что заключена в каждом из нас. Иногда для этого требуются десятки лет, иногда — вся жизнь. Мне 75 лет, но сознание близкого конца нисколько не отнимает у меня радости бытия. Война, потом лагерь научили принимать жизнь такою, какова она есть. И стараться давать счастье, а не требовать его.

— Вы заметили в одной из своих статей, что мы живем в апокалиптическое время. В мрачноватых прогнозах сегодня нехватки нет, но предвидение, кажется, перестало быть литературной традицией: пророчеств вроде тех, что связаны с именами Хлебникова, Блока, Волошина, Маяковского и других, нет. Как вы относитесь к предвидению?

— Можно допустить, что, живя в мире, у которого есть прошлое, настоящее и будущее, мы иногда как бы соприкасаемся с их пересечением. Точнее, единством. Поэтам дано чувствовать время. Иногда этот дар слишком тяжел, как дар Кассандры. И, может быть, хорошо, что дается он отрывочно, являет будущее не слишком ясно, чтобы всегда была как бы возможность «отступления». Предвидение — не только из сферы подсознательного, оно проходит через наш ум. И, если увиденное находится за рамками нашего опыта, оно предстает в причудливых формах. Железные летающие стрекозы видел некогда Нострадамус, но не мог описать аэроплана. Леонардо да Винчи, склонный к точным наукам, оставил уверенные чертежи летательных аппаратов.

— Чем объяснить столь большую власть бесовского в России? Шигалев «сотоварищи» казались литературными персонажами. У Борхеса есть мысль, что развитие истории — это повторение лишь нескольких метафор. Случившееся с Россией не есть ли метафора самоубийства?

— То, что произошло в России, вызвано, как ни странно, продолжением добрых чувств за грань разумного. Стремления к справедливости. Боли за народ. Есть старая истина: пороки — всего лишь продолжение добродетелей. Случился невероятный прыжок в утопию, хотя сама идея утопии носилась над человечеством более двух тысяч лет, начиная с Платона. Утопия не раз овладевала умами в Китае, нотам ничего из этого не получалось. Как и в Иране. Получилось в России, ведь система есть и в безумии. Наверное, человечество подошло к черте, когда ему требовалось преподать урок. Такую миссию предсказывали русские философы. А прыгнуть в утопию России было легче всего: обрыв исторической традиции, не слишком благополучная жизнь массы народа. Европеец ведь гораздо прочнее «укреплен» в настоящем. А что было терять многим в России? Прыгнуть, рвануть что есть силы, — это как бы в нашем характере. В русском прыжке в утопию очень сильно это «во имя». Идеализм, надежды на быстрое счастье, счастье поровну, счастье для всего человечества. Дьявол — всегда логик.